Лев Остерман

Приложение 1

РЕЛИГИЯ
Вера, обряды, оракулы, предначертания

Вера

Весь в целом пантеон богов для древнего грека был не столько объектом поклонения, сколько системой миропонимания. Разумеется, Зевсу следовало отдавать дань почтения. Каждый город, в меру своих возможностей, воздвигал владыке богов более или менее величественный храм со статуей и алтарь, расположенный вне храма, под открытым небом. Прочие боги, если только их не связывали с городом особые отношения, довольствовались храмами поскромнее. Греческие храмы не были местом собрания и молитвы. Храм считался обиталищем бога, представленного в нем статуей, которую можно было почтительно созерцать. Молитвы возносились во время жертвоприношений на алтаре.

В соответствии с их компетенцией, богам адресовали просьбы о содействии: Деметре и Дионису - об урожае, Посейдону и Главку - о благополучном плавании, Афродите - о взаимности в любви, сыну Аполлона богу врачевания Асклепию - об исцелении от болезни и т.д. Однако в повседневной жизни всему довольно обширному синклиту общегреческих богов большого внимания не уделяли. Достаточно было следить за тем, чтобы храмы и статуи были в порядке, а в предписанные дни наиболее влиятельные боги были уважены официальным жертвоприношением.

Зато у каждого города среди небожителей были свои, особенные покровители, и отношения с ними носили куда более тесный характер. Каждый грек понимал, что всем прочим богам до него нет дела, что даже жертвами и молитвами есть шанс лишь на короткое время привлечь их внимание. А на покровителей города можно было положиться. Уже сама принадлежность к числу граждан города-государства гарантировала помощь и благосклонное участие бога или обожествленного героя, которые взяли город под свою опеку.

Покровителями Афин, например, кроме самой богини, были: их основатель Кекроп - получеловек, полузмей, рожденный Землей, и один из первых афинских царей - Эрехтей. Впоследствии храм Эрехтейон был воздвигнут на том месте, где, согласно легенде, совет богов во главе с Зевсом судил спор между Афиной и Посейдоном за власть в Аттике. Было решено передать ее тому, кто принесет более ценный дар городу. Посейдон коснулся трезубцем скалы, и из нее забил источник соленой морской воды. Афина ударила копьем в землю, и на этом месте выросла плодоносная олива. Кекропу Зевс предложил решить, что полезней. Выбор был очевиден и город стал носить имя богини. Горько-соленый источник остался в пределах храма, так же, как и священная олива в его саду. Чтобы не обижать колебателя земли, храм Эрехтейон посвятили всем трем участникам знаменательного события: Афине, Посейдону и Кекропу. Над могилой Кекропа был поставлен и знаменитый портик с шестью девушками-кариатидами.

Любопытно, что не только герой, но и общегреческие боги, если они считались покровителями данного города, приобретали своеобразную "прописку". Например, в Афинах почиталась Афина-дева (Парфенос), и храм ее на Акрополе, Парфенон, был закрыт для "иностранцев" - граждан других греческих городов. У противников афинян, спартанцев, была своя Афина - "меднодомная", храм которой был обшит медью. В каждом городе были свои, особые молитвы и обряды, связанные с культом местных богов. От богов и героев-покровителей города ожидали помощи и защиты. Предполагалось, что они даже участвуют в сражениях. Если город терпел поражение и был захвачен неприятелем, это означало, что боги покинули его. Впрочем, Этеокл в трагедии Эсхила "Семеро против Фив" не слишком уповает на защиту богов. В ответ на плач хора девушек:

     "О милые божества,
     О города стражи, края оплот,
     Будьте верными в дружбе!
     Вы пожалейте город родной...".
     (174-177)
     он говорит:
     "Молите башню вражье задержать копье
     При чем тут боги? Боги, если город пал,
     Его и сами покидают, кажется".
     (216-218)

Обряды. Стоявший неподалеку от храма алтарь, на котором приносили жертвы богу, почитался местом священным. В частности, он давал право убежища - никто, даже враг, не мог быть силой отторгнут от алтаря, если он садился с ним рядом. Это считалось святотатством. С использованием такого средства спасения мы уже не раз встречались. Любопытно, что древний обычай защиты у алтаря любого человека, даже преступника, по-видимому, вызывал у афинян V века до н.э. определенное недоумение. В одной из поздних трагедий Еврипида "Ион" герой трагедии говорит:

     "Печально, что бессмертные законов
     Нам не дали разумнее. Алтарь
     Не должен бы служить защитой дерзким,
     И силой бы их надо отгонять...
     Нельзя руке преступной прикасаться
     До достоянья божьего, - одним
     У алтаря должно быть место чистым,
     Когда их обижают. Ныне ж всех -
     И добрых и злодеев - осеняет
     Покровом одинаковым алтарь".
     (1309-1319)

Еще любопытнее, что неприкосновенность сидящих у алтаря понималась сугубо формально.(Формализм имеет давнюю историю!). В трагедии Еврипида "Геракл" тиран Лик, желая уничтожить укрывшуюся у алтаря семью Геракла, приказывает:

     "Велите лесу натаскать сюда:
     Вкруг алтаря вы здесь костер сложите
     И всех как есть сожгите их живьем".
     (241-243)

Алтари были и в богатых частных домах. По каждому серьезному поводу, будь то рождение ребенка, свадьба, начало какого-нибудь серьезного мероприятия или его успешное завершение, приносили жертву богу, сопровождая ее молитвой. Соответствующие обряды исполнял сам хозяин дома. Жрецы возглавляли только общественные церемонии религиозного характера. Обособленной жреческой касты не было. Большинство священнослужителей избирали по жребию: некоторых - на один, других - на четыре года. Приемы богослужения изучались на месте, перед вступлением в должность. Были, по-видимому, и пожизненные жрецы, но, опять-таки, в этом качестве они выступали только на время совершения обрядов и жертвоприношений, а в остальное время жили обычной "светской" жизнью. Кстати говоря, по этой причине жрецы в древней Греции существенной роли в политической жизни не играли (за исключением, быть может, жрецов в святилищах общегреческих оракулов - об этом ниже).

Жертвоприношения и обряды имели строго разработанный ритуал. Были регламентированы текст и звучание молитв, процедура заклания жертвы, даже форма ножа и сорт дерева для жертвенного костра. Вероятно, некогда этот ритуал совпал с важным случаем благоприятного исхода жертвоприношения и с тех пор закрепился канонически.

Во время общественных богослужений в жертву приносили быков, телят, коз или овец. Разукрашенное животное с позолоченными рогами, в уборе из цветов, подводили к алтарю. Жрецы с молитвой посыпали его голову ячменем и солью. В пылающий перед алтарем костер бросали клочок шерсти, вырванной со лба жертвы. Потом забивали ее ударом специального топора. Снимали шкуру и разделывали тушу. Бедерные части задних ног предназначались богу. Их обкладывали жиром и сжигали. Если пламя было высокое и дым поднимался прямо к небу, это считалось хорошим предзнаменованием. Остальные части животного резали на куски, раздавали народу и жарили на вертелах для священной трапезы. На землю проливали вино. По большим праздникам или во время жертвоприношений по особо важным поводам забивали много животных. Термин "гекатомба" обозначал принесение в жертву одновременно ста быков. В таких случаях простой люд мог вдоволь поесть мяса, которое в его повседневном рационе отсутствовало.

Помимо торжественных молитв, произносимых жрецами от имени всего собравшегося народа, каждый человек время от времени обращался к богу с личной молитвой. Благоразумный и богобоязненный делал это ежедневно, утром и вечером. Мыли руки и окропляли себя водой. На голову возлагали венок. Совершали возлияние вином, курили благовония. Определенных формул личной молитвы не было. Как правило, молились молча. Иногда написанную на дощечке молитву (с приложением личной печати) относили в храм вместе с соответствующим подношением богу.

Подношения имели целью умилостивить божество, заручиться его поддержкой, отблагодарить за помощь или искупить свою вину. Жертвователь произносил формулу отказа от владения подносимым предметом, жрец храма - формулу просьбы к богу принять его. Это сообщало подарку священный характер. В древние времена дарили животных, плоды, домашнюю утварь или деньги. Потом обычай отдал предпочтение вазам и статуям. В зависимости от достатка дарителя, они могли быть простыми и примитивными или же искусно изготовленными из золота и серебра. Разумеется, в храмовые сокровищницы поступали только эти последние. В специальном помещении храма хранились составленные из даров: утварь бога, его гардероб, драгоценные украшения и статуи. Время от времени их выставляли для всеобщего обозрения.

Жертвы и подношения придавали взаимоотношениям между людьми и богами характер некоторой сделки. Благочестие людей не отличалось бескорыстием, но и боги ничего не давали даром. В трагедии Эсхила "Жертвы у гроба" Орест, сын убитого царя Агамемнона, в минуту опасности недвусмысленно адресуется к вседержителю:

     "Зевс, если ты погубишь и детей царя,
     Тебя так щедро чтившего, из чьих же рук
     Ты будешь дорогие получать дары?"

Оракулы. Свою волю и распоряжения людской судьбой боги сообщали через оракулов и знамения, которым древние греки верили почти безоговорочно. Гадания по полету птиц и по виду внутренностей животных были очень популярны. Ни одно важное мероприятие, ни одно сражение не начиналось до тех пор, пока боги результатом гадания не подтвердят свое одобрительное отношение к намеченному событию. О характере гаданий можно рассказать словами титана Прометея из трагедии Эсхила "Прометей прикованный". Вот его монолог:

     "Я ввел разнообразные гаданья
     И первый распознал, какие сбудутся
     Сны и какие - нет. И темных знаний,
     И знаков придорожных объяснил я смысл.
     Полет когтистых птиц я людям тщательно
     Растолковал: какие предвещают зло,
     Какие - благо, каковы обычаи
     У каждого, как враждуют меж собой они,
     Как любят птицы, как летают стаями.
     Какого цвета, гладкости какой богам
     Угодны потроха и виды разные
     И печени и желчи - все открыл я им.
     Огузки в туке и огромный окорок
     Я сжег, чтоб смертных труднопостижимому
     Искусству вразумить, и знаков огненных
     Смысл, непонятный прежде, объяснить сумел".
     (484-499)

Большую роль в древнегреческой истории играли предсказания оракулов, когда боги "отвечали" на вопросы полководцев и государственных деятелей.

В Олимпии находился оракул Зевса. Жрецы расположенного здесь храма давали свои ответы, прислушиваясь к шуму листвы священного дуба.(Кстати, город Олимпия, где проводились также и Олимпиады, находился в южной части страны, далеко от обиталища богов - горы Олимп).

Самым знаменитым и почитаемым, как мы уже знаем (см. Гл. 2), был Дельфийский оракул. Поскольку роль Дельфийского оракула в описанных выше событиях была весьма велика, любопытно выслушать рассказ Геродота о якобы имевшей место проверке оракула. Эта проверка напоминает столь популярные ныне опыты по парапсихологии. Произвел ее лидийский царь Крез.

"Итак, царь послал лидийцев - говорит Геродот - для испытания оракулов с таким приказанием: со дня отправления из Сард они должны отсчитывать время и на сотый день вопросить оракула: "Что теперь делает царь лидийцев Крез, сын Алиатта?" Ответы каждого оракула на этот вопрос послы должны записать и доставить ему. Об ответах прочих оракулов ничего не сообщается. По прибытии лидийцев в Дельфы они вступили в священный покой, чтобы вопросить бога о том, что им было велено. А Пифия изрекла им такой ответ стихами в шестистопном размере:

     Числю морские песчинки и ведаю моря просторы,
     Внятен глухого язык и слышны мне речи немого.
     В грудь мою запах проник облаченной в доспех черепахи,
     В медном варимой котле меж кусками бараньего мяса.
     Медь распростерта под ней и медною ризой покрыта.

Это изречение Пифии лидийцы записали и затем возвратились в Сарды. Когда же прибыли и остальные послы с изречениями оракулов, Крез развернул свитки и стал читать. Ни одно прорицание, однако, не удовлетворило царя, и только, услышав ответ Дельфийского оракула, Крез отнесся к нему с благоговейным доверием. По словам царя, единственно правдивый оракул - это Дельфийский, так как он угадал, чем он, Крез, был занят тогда один, без свидетелей. Отправив послов к оракулам, царь выждал названный день и замыслил вот что (его выдумку никак нельзя было открыть или о ней догадаться). Он разрубил черепаху и ягненка и сам сварил их вместе в медном котле, а котел накрыл медной крышкой".(История, I, 47)

Однако доверие к оракулу подвело Креза. Тот его подвигнул на войну с персидским царем Киром, предсказав разрушение великого царства, за что Крез богато одарил оракула. Но Кир наголову разбил, пленил и заковал лидийского царя. Потом, за данный пленником хороший совет, расположился к нему, снял оковы и предложил просить о любой милости. По словам Геродота, Крез обратился к Киру со следующей просьбой:

"Владыка! Ты окажешь мне величайшее благодеяние, позволив послать эллинскому богу, которого я чтил превыше всех других богов, вот эти оковы и спросить его: неужели у него в обычае обманывать своих друзей?" (Там же, I, 90)

Так и было сделано. Но быть может под "великим царством" Пифия подразумевала Лидию - царство самого Креза?

Впрочем, Геродот упоминает и два случая прямого подкупа жрецов Дельфийского оракула (V, 63; VI, 66)

Предначертания. Как и в других религиях, перед древними греками стояла проблема предназначения, предрешенности или свободы выбора, а в связи с этим и меры ответственности человека перед божеством за свои поступки. Решения этой проблемы они не знали и не очень мучились его поисками. Отсюда - неизбежные противоречия. Например, в трагедии Софокла "Эдип в Колоне" царь Эдип, убивший, сам того не зная, собственного отца, которому это было предсказано, в ответ на попреки Креонта резонно отвечает:

     "Ты укорял меня, - а я невинен!
     Того желали боги... Может быть,
     То их старинный гнев на весь наш род...
     Во мне самом, поверь, не обнаружишь
     Преступности, да и с чего бы я
     Стал прегрешать во зло себе и близким?
     Сам посуди: коль предсказали боги
     Отцу погибнуть от своих детей, -
     Что ж обвинять меня? Все предрешилось,
     Когда отец еще отцом мне не был,
     Еще и мать не зачала!"
     (1002-1012)

Мы должны согласиться с тем, что Эдип был всего лишь игрушкой злонамеренного божественного промысла. А вот герой трагедии "Аякс" (того же автора) погибает в результате безумья, насланного на него Афиной, но при этом оказывается, что он сам, своей дерзостью, вызвал гнев богини:

     "Аякс и в путь пускался безрассудным, -
     Внять не хотел внушениям отца.
     Тот говорил: "Сын, побеждай копьем,
     Но только с божьей помощью..." - А сын
     Ему ответил глупо, с хвастовством:
     "И жалкий трус с богами одолеет:
     А я завоевать надеюсь славу
     И без богов!.." Так похвалялся он.
     В другой же раз божественной Афине,
     Когда она Аякса поощряла
     Разить врагов кровавою рукой,
     Ужасно он ответил, несказанно:
     "Царица, стой за спинами других, -
     Коль в сече я, так не прорвут нам строя!"
     Тем вызвал он вражду и гнев богини...".
     (781-796)

О взаимоотношениях людей с богами речь впереди. Здесь я только хотел оттенить противоречие: Эдип убивает отца по воле богов, Аякс погибает - по собственной вине. Быть может, для себя это противоречие греки разрешали в простом предположении, что боги вмешиваются далеко не во все дела. Так что в большинстве случаев люди могут поступать, как им заблагорассудится, но, разумеется, должны остерегаться оскорбить и разгневать божество.

"А судьба, мойры?" - спросит придирчивый читатель. Действительно. Греки верили, что все люди и даже сами боги подвластны таинственному и неумолимому року. Веления рока знают только живущие на Олимпе богини судьбы - мойры. Мойра Лахесис вынимает, не глядя, жребий, который выпадает человеку в жизни. Мойра Клото прядет нить его жизни. Оборвется нить - умрет человек. Никто не может изменить этих предопределений, так как третья мойра, Атропос, заносит все, назначенное ее сестрами, в свиток судьбы, откуда стереть записанное невозможно.

Если предопределено все, даже и "свободные" поступки, то предначертание переносится к року, и богам не за что наказывать людей! Кстати, у Гомера в "Илиаде" мы находим любопытные примеры того, как самим богам, вопреки желанию, приходится соглашаться с решениями рока относительно смертных. Например, в разгар битвы Зевсу становится жалко своего сына, героя Сарпедона, которого вот-вот убьет Патрокл, и он советуется с Герой, не вынести ли Сарпедона из боя, но...

     "Так отвечала ему волоокая Гера богиня:
     "Как ты ужасен, Кронид!<Зевс - сын Крона.>
     Ну какие слова говоришь ты!
     Смертного мужа, издревле уже обреченного роком,
     Ты совершенно от смерти печальной желаешь избавить!
     Делай как хочешь! Но боги тебя тут не все мы одобрим".
     (XVI, 440)

Но, быть может, записи в свитке судьбы человека тоже не слишком подробны?

Ситуация с судьбой человека еще осложняется верой в действенность проклятия, особенно родительского. В одном из вариантов мифа об Эдипе несчастного царя изгоняют из дома собственные сыновья. Он их проклинает. И вот, в той же самой трагедии Софокла, старший сын Эдипа говорит сестре

     "Не уговаривай. Отцом я проклят,
     И гнев его Эриний неизбежен.
     Мне путь один - к погибели моей..."
     (1481-1487)

Эринии - богини мщения. В трагедии Эсхила "Эвмениды" они преследуют Ореста за убийство матери. Звучит их леденящая кровь песня:

     "Он обречен. Выхода нет.
     Дух сокрушит, разум убьет,
     Ум помутит, душу изъест,
     Высушит мозг, сердце скует
     Чуждый струнам гневный напев -
     Черная песнь Эриний".
     (329-334)

Боги и люди

Как уже упоминалось, древние греки полагали, что боги могут принимать непосредственное участие в сражениях людей. Посмотрим, как описывает Гомер участие богов в битве за Трою. В сражениях под ее стенами Гера, Афина и Посейдон помогают грекам (ахейцам), а Аполлон, Арес и Афродита - троянцам. Зевс содействует успехам то одной, то другой стороны.

Вмешательство богов иногда ограничивается тем, что они вдохновляют своих подопечных, приняв облик одного из участников сражения. Например:

"И закричала на них белокурая Гера, принявши

Образ могучего Стентора, медноголосого мужа;

Так он кричал, как зараз пятьдесят человек бы кричало:

"Стыдно, ахейцы! Вы трусы! Лишь с виду достойны вы чести".

(Илиада, V, 785)

Иногда боги исцеляют раны, подбадривают, умножают силу кого-либо из героев. Иной раз наоборот - бог лишает врага своего подопечного способности сопротивляться.

Аполлону, чтобы погубить героя Патрокла, приходится прибегать к "божественному рукоприкладству", и делает он это самым подлым образом, сзади:

     "Тут, Патрокл, для тебя наступило скончание жизни!
     Вышел навстречу тебе Аполлон средь могущего боя, -
     Страшный. Но в давке Патрокл не узнал подходившего бога:
     Мраком великим укрытый, шагал он навстречу Патроклу.
     Стал позади и ударил в широкие плечи и спину
     Мощной рукой. Завертелося все пред глазами Патрокла.
     Сбил с головы его гривистый шлем Аполлон дальновержец.
     (XVI, 790)

В свою очередь, Афина, тоже весьма неблаговидным способом помогает Ахиллу победить предводителя троянцев Гектора (песнь XXII). Подобных примеров в тексте Илиады множество.

Сам Зевс ввязывается в сражение, если оно идет не так, как ему нужно. Например, решив дать временное преимущество троянцам:

"Страшно с Идейской вершины Зевес загремел и ударил

Молнией яркою в войско ахейцев. Увидевши это,

Остолбенели ахейцы, и страх овладел ими бледный..."

(VIII, 75)

Только герой Диомед, сын Тидея, не сробел. Вместе с царем Нестором, на колеснице он бросился на троянцев. однако громовержец не дремал:

     "Гибель пришла бы тогда и свершилось бы тяжкое дело,
     Были бы загнаны в город троянцы, подобно баранам,
     Если б всего не увидел родитель бессмертных и смертных.
     Он, загремевши ужасно, блестящую молнию бросил,
     Пред колесницей Тидея ударила молния в землю.
     Пламя ужасное кверху взвилось от пылающей серы.
     Кони, подавшись назад, под ярмом задрожали от страха.
     Вон из Нестора рук убежали блестящие вожжи,
     В сердце он ужаснулся и так Диомеду промолвил:
     "В бегство, Тидид, лошадей поворачивай однокопытных!
     Или не чувствуешь ты, не тебе от Кронида победа?"
     (VIII, 130)

В другой раз, следуя своему сценарию битвы, Зевс обращает в бегство троянцев, внушая страх Гектору:

     "Чтобы товарищ лихой Ахиллеса, Пелеева сына,
     Рать конеборных троянцев и Гектора в медных доспехах
     К городу снова погнал и дыханье отнял бы у многих,
     Гектору прежде всего малодушие в сердце вложил он.
     На колесницу взойдя, обратился он в бегство и прочим
     Крикнул бежать..."
     (XVI, 655)

Но и герои, иной раз, отваживаются поднять руку на богов. И боги оказываются уязвимыми. Особенно свирепствует Диомед, находящийся под покровительством могучей Афины. Увидев, что Афродита пытается вынести из боя героя Энея, Диомед устремляется на нее:

     "Сын же Тидея Киприду преследовал гибельной медью:
     Знал, что она не из мощных божеств, не такая богиня,
     Что боевыми делами людей заправляет на войнах,
     Не Энио, города разносящая впрах, не Афина.
     Скоро богиню догнал, прорываясь сквозь толпы густые,
     Сын многомощный Тидея и острую пику наставил,
     И налетел, и ударил ей медью блестящею в руку
     Слабую. Пеплос бессмертный, самими харитами тканный,
     Медная пика пронзила и около кисти рассекла
     Кожу. Ручьем заструилась бессмертная кровь у богини, -
     Влага, которая в жилах течет у богов всеблаженных..."
     (V, 330)

     Диомед грубо гонит  богиню с поля  боя, и бедняжка вынуждена  отступить
перед героем:
     "Удалилась она, вне себя от страданья.
     В болях ужасных Ирида ее увела из сраженья,
     За руку взяв. Почернело от крови прекрасное тело".
     (V, 350)

     Схватывается Диомед и  с самим богом войны Аресом, даже  одерживает над
ним верх - на этот раз с непосредственной помощью Афины, которая стоит рядом
с ним на колеснице:
     "После того, как идя друг на друга, сошлись они близко
     Первым ударил Арес над ярмом лошадей и вожжами
     Медною пикой, пылая желанием душу исторгнуть.
     Но ухватила рукой совоокая дева Афина
     Пику, толкнула ее, и она меж колес пролетела.
     После того Диомед размахнулся могучеголосый
     Медною пикой. Ее устремила Паллада-Афина
     В низ живота, где Арес опоясан был повязью медной:
     Пику туда он вонзил и, прекрасную плоть растерзавши,
     Выдернул пику обратно. Арес заревел меднобронный
     Так же, как если бы девять иль десять воскликнуло тысяч
     Сильных мужей на войне".
     (V, 850)

Итак, между смертными героями Илиады и богами дистанция не так уж велика - боги сражаются рядом с героями, а иногда даже претерпевают от них.

Описания взаимоотношений между самими богами тоже не внушает особого почтения к бессмертным. Боги ссорятся и склочничают, как люди. Общеизвестно, что ревнивая Гера всячески преследовала многочисленных возлюбленных своего супруга. В Илиаде она коварно соблазняет громовержца, чтобы, утомленный любовью, он уснул. Этим должен воспользоваться Посейдон для помощи ахейцам. Гера пускает в ход весь арсенал женских уловок: наряжается, натирается маслом, красиво заплетает волосы, одевает серьги и драгоценные застежки. Мало того. Она просит у Афродиты соблазняющий талисман. Редкий пример женской солидарности:

Афродита...
"... у груди своей отвязала
Пестроузорный ремень, всевозможные чары вмещавший:
В нем и любовь, и желанье, в нем также слова обольщенья,
Те, которые ум отнимают у самых разумных.
Гере она его в руки вложила и так ей сказала:
"На, положи этот пестрый ремень меж грудей своих Гера!
В нем заключается все. И назад на Олимп, уверяю,
Ты не придешь, не достигнув того, чего сердцем желаешь".
(XIV, 215)

Совсем недостойно выглядит и дошедшая до взаимных оскорблений и драки
ссора богов:

"Но меж другими богами тяжелая вспыхнула распря,
Страшная. В разные стороны дух их в груди устремлялся.
Сшиблись с шумом великим; земля застонала под ними.
Небо великое гулко на шум отвечало. Услышал
Зевс, на Олимпе сидящий. И сердце его засмеялось
С радости, лишь увидал он богов, друг на друга идущих.
Долго без дела они не стояли. Сражение начал
Щитокрушитель Арес. На Афину он кинулся первый
С пикою медной в руке и сказал ей обидное слово:
"Снова ты муха собачья, бессмертных стравляешь на битву".
(XXI, 385)

Пробить щит Афины Аресу не удалось, а она, хоть и женщина, обрушила на бога войны огромный камень. Описания стычек между богами встречаются еще во многих местах Илиады (песни V, VIII, XIV, XVIII и XXI). И вообще искать в ней нравственного примера деяний богов не приходится. Боги ведут себя сугубо эгоистически, не гнушаясь интригами и обманом. Они коварны, завистливы, мстительны, пристрастны и сластолюбивы.

Неудивительно, что у авторов греческих трагедий можно найти такие реплики в адрес богов, которые граничат с богохульством. У Софокла в "Антигоне" осужденная быть погребенной заживо за то, что, вопреки запрету, совершила погребальный обряд над телом своего брата, Антигона говорит:

     "Несчастная, лишенная друзей,
     Живая ухожу в обитель мертвых.
     Какой богов закон я преступила?
     Зачем - несчастной - обращать мне взоры
     К богам, их звать на помощь, если я
     Безбожной названа за благочестье?
     Я, пострадав, могу, богам в угоду,
     Признать вину, но коль ошиблись боги,
     Не меньше пусть они потерпят зла,
     Чем я сейчас терплю от них неправды".
     (936-945)

В трагедии Еврипида "Ион" герой узнает, что был рожден смертной от Аполлона и брошен в лесу. В сильных и очень земных выражениях он осуждает своего божественного отца:

     "Я все-таки не понимаю Феба...
     Насиловать девиц, чтоб после бросить...
     А дети? Потихоньку сплавил их,
     И пусть их погибают. Что ему то...
     Нехорошо... Могуч, - так будь и честен.
     Кто из людей преступит, ведь небось
     Того карают боги... Как же нам
     Законы сочиняя, вы добьетесь,
     Чтоб их мы исполняли, если их
     Вы ж первые нарушить не боитесь?"

     И далее в том же монологе:

     "Забыли вы о правде. И клеймить
     Людей за их пороки не ошибка ль?..
     Коли богов пример перед людьми -
     Кто ж виноват? Учителя, пожалуй" (!!)
     (436-451)

Орест в одноименной трагедии того же автора винит Аполлона в том, что он приказал ему убить родную мать. А в трагедии "Геракл" достается и вседержителю. Отчим Геракла, Амфитрион, упрекает Зевса, допускающего убийство жены и детей Геракла:

     "О Зевс! И это ты к моей жене
     Всходил на ложе, и отцом Геракла
     Тебя я звал - ты не был другом нам!
     Неужто олимпийца пристыдить
     Придется человеку! Амфитрион
     Не предавал врагам сирот Геракла,
     Как ты их предал, ты, верховный бог,
     Умеющий так ловко все препоны
     С пути к чужому ложу удалять".
     (338-345)

Все это, естественно, заставляет Еврипида усомниться в самом существовании традиционных богов. В трагедии "Троянки" Гекуба - вдова троянского царя - молитвенно произносит:

     "О ты, всего основа, царь земли,
     Кто б ни был ты, непостижимый, - Зевс,
     Необходимость или смертных ум, -
     Тебя молю, - движеньем неприметным
     Ты правильно ведешь судьбу людей".
     (884-888)

Здесь божество уже представляется непостижимым.

Возможно, что сомнения и поиски нового бога с Еврипидом делили некоторые из его образованных современников. Но вряд ли такого рода колебания смущали большую часть афинских граждан. Традиционная вера предков всегда крепка в народной массе. Афиняне выслушивали дерзкие речи в театре, многие возмущались, иные сочувствовали, и все оставалось по-прежнему. Известно, что Еврипид, в отличие от его современника Софокла, популярностью не пользовался. Написав около 90 трагедий, он лишь четыре раза был удостоен первой награды. Сенека рассказывает, что однажды, когда один из героев Еврипида богохульствовал, возмущенные зрители потребовали прекратить представление. Еврипиду пришлось обратиться к публике и просить подождать конца трагедии, где безбожник понесет наказание.

В конце 30-х годов V века до н.э., уже в просвещенный "Век Перикла", Народное собрание Афин приняло постановление, по которому люди, не признающие богов или рассуждающие о небесных явлениях, могли быть обвинены как государственные преступники.

Однако безнравственность богов служила оправданием для безнравственных поступков людей. Об этом свидетельствует Аристофан. В комедии "Облака" происходит спор между Правдой и Кривдой. Обе стараются привлечь на свою сторону симпатии юного героя комедии. В монологе Кривды есть такие строки:

     "Влюблен ты, соблазнил жену, поспал, попался мужу -
     Погиб ты насмерть, - говорить ведь не умеешь. Если ж
     Со мной пойдешь - играй, целуй, блуди, природе следуй!
     Спокоен будь! Найдут тебя в постели, ты ответишь,
     Что ничего не согрешил. В пример возьмешь тут Зевса:
     И тот ведь уступал любви и обаянью женщин.
     Так как же, чадо праха, ты сильней быть можешь бога?"
     (1076-1082)

По замыслу автора симпатии зрителей должны быть на стороне Правды, но возражений по существу приведенной аргументации у нее в комедии нет. О смерти и душе

Древние греки были твердо убеждены в существовании души. По их представлениям, душа была бесплотной, но не абстрактной субстанцией. Они ее воображали во всем подобной телесному облику человека. В XXIII песне Илиады Гомер так описывает явление дремлющему Ахиллу души погибшего в бою Патрокла:

"Вдруг пред Пелидом душа Патрокла злосчастного встала,

Сходная с ним совершенно глазами прекрасными, ростом,

Голосом; даже в одежду была она ту же одета".

(XXIII, 65)

Ахилл медлит предать погребальному костру тело дорогого друга. Душа Патрокла умоляет его поторопиться, так как ее не пускают в Аид. Ахилл обещает, протягивает руку...

     "Но не схватил. Как дым, душа Менетида под землю
     С писком ушла. Ахиллес на песке поднялся, пораженный,
     Скорбно руками всплеснул и такое сказал себе слово:
     "Боги, так значит, какая-то есть и душа человека
     В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету
     Целую ночь напролет душа злополучного друга
     Передо мною стояла, рыдая и горько печалясь,
     Все говорила подробно, с ним схожая видом чудесно".
     (XXIII, 100)

На загробный мир переносились и совсем земные представления о потустороннем существовании души. У Еврипида в трагедии "Алкеста" царь Адмет прощается со своей умирающей супругой и тут же дает ей поручение:

     "Ты будешь ждать меня? Не так ли? Дом ты
     Для нас там приготовишь, чтоб его
     Делить со мной, когда умру?"
     (365-368)

Аид не представлялся древним чем-то ужасным. Там можно свидеться с душами ранее умерших родных и друзей и вести жизнь, похожую на земную, - только что не видеть света дня. Впрочем, для жителя солнечной Эллады это казалось, все-таки, немалым лишением. Вот как пересказывает Одиссей у Гомера свой разговор с душой Ахилла, которую он заклинаниями вызвал к порогу подземного царства:

     "Прежде тебя наравне почитали с богами живого
     Все мы ахейцы, теперь же и здесь, меж умерших, царишь ты
     Так не скорби же о том, что ты умер, Пелид благородный!
     Так я сказал. И тотчас же он, мне отвечая, промолвил:
     "Не утешай меня в том, что я мертв, Одиссей благородный!
     Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
     У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,
     Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью".
     (XI, 485)

Надо полагать, говорит он это "для красного словца". Зная из Илиады его гордость, мы не можем представить себе героя Ахилла в роли покорного батрака.

В комедии Аристофана "Лягушки" Аид обрисован сочным перечислением житейских реальностей. Бог Дионис спускается в загробный мир, чтобы побеседовать там с душами недавно умерших Еврипида и Софокла. Одетый, подобно Гераклу, в львиную шкуру, он по дороге встречается с тенью великого героя, некогда, еще при жизни, посетившего подземное царство, и расспрашивает его о дороге:

     "В тебя переодевшись, я пришел. Прошу
     Друзей своих мне назови, с которыми
     Якшался ты, когда ходил за Кербером,
     Все перечисли: булочные, гавани,
     Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,
     Мосты, местечки, бардачки, гостиницы -
     Там, где клопов поменьше".
     (109-115)

Геракл описывает Аид, и из этого описания мы узнаем, что души умерших, в зависимости от их образа жизни на земле, ожидает различная участь. В ходе рассказа он предупреждает Диониса:

     ".............. Дальше - грязь ужасная.
     Навоз бездонный. В нем закрыты грешники.
     Кто чужеземца оскорбил заезжего,
     Кто мальчика облапив, не платя удрал,
     Кто мать родную обесчестил, кто отца,
     По морде стукнул, кто поклялся кривдою".
     (145-150)

Подробности, как и полагалось в комедии, прямо скажем, смачные, но наказание за столь великие прегрешения весьма умеренное - с геенной огненной не сравнишь! А вот описание времяпровождения душ праведных. Оно звучит весьма оптимистично:

     "А дале - флейт услышишь дуновения
     И свет увидишь дивный, как надземный день,
     И рощи мирт, и радостные сонмища
     Мужей и жен, и рук неисчислимых плеск".
     (154-157)

Дионис спрашивает, кто же это такие, и Геракл отвечает: "Посвященные". Герой имеет в виду тех, кто еще при жизни позаботился о вечном будущем своей души, приобщившись к особым культовым действам - "мистериям". Об этом стоит рассказать подробнее.

Древние греки верили, что душу в Аиде ожидает воздаяние за земную жизнь. Впрочем, задумывались об этом, по свидетельству Платона, обычно уже в старости. В первой книге "Государства" старик Кефал говорит Сократу:

"Знай, Сократ, что кто близок к мысли о смерти, у того рождается боязнь и забота о таких предметах, о которых прежде он и не думал. Рассказываемые мифы о преисподней, что порочные должны там получить наказание, до того времени бывают им осмеиваемы; а тут в его душу вселяется мучительное недоумение, - что если они справедливы. От слабости ли, свойственной старику, или уже от близости к той жизни, он как-то более прозирает в загробное. Полный сомнений и страха, он начинает размышлять и рассматривать, не обидел ли кого как-нибудь. Находя в своей жизни много несправедливостей... он трепещет и живет с горькими ожиданиями. А кто не сознает в себе ничего несправедливого, тому всегда сопутствует приятная надежда, добрая питательница старости...".(I, 330 E)

Была возможность заранее позаботиться о благополучии своей души в загробном мире. Для этого надо было пройти посвящение в мисты и принять участие в мистериях. К посвящению допускались все граждане без различия пола и возраста, не запятнанные преступлением. Мистерии совершались в разных местах Греции. но самые знаменитые - в Элевсине, близ Афин, в храме богини плодородия Деметры. Они состояли из серии обрядов, жертв, процессий, даже драматических представлений, повествующих о горестных странствиях Деметры в поисках ее дочери, Персефоны, похищенной Аидом. Важная роль в них отводилась и жениху Персефоны Дионису (Иакху). Связь этих богов с тайной жизни и смерти человека очевидна. Земля - источник всего живого и прибежище мертвых. Природа ежегодно умирает и воскресает вновь.

В так называемых малых мистериях совершалось первоначальное нравственное очищение и приобщение посвящаемых. В беседах с глазу на глаз особые жрецы сообщали им основы учения о загробной жизни, готовили к главному этапу посвящения - Великим мистериям, которые в V веке происходили раз в пять лет, а позже - ежегодно. Церемония длилась 12-14 дней: сначала в Афинах, потом - в Элевсине, куда, после омовения в море, с пением и танцами направлялась процессия посвящаемых. В храме Деметры постились, слушали произносимые жрецами священные формулы, узнавали тайные имена богов. Посвящаемые долгое время пребывали во мраке, брели в подземельи к залу, где перед ними, молча, жрецы разыгрывали сцены мифа о Персефоне. Молчание нарушалось только криками Деметры, зовущей дочь. Из глубины святилища ей отвечал звук трубы. Живые картины оставляли сильное впечатление. Зрители были глубоко взволнованы, их мысль обращалась к смерти, загробной жизни, заботе о ней.

С мистериями, по-видимому, были связаны некоторые нравственные нормы - не столь личного, сколько общественного характера. В "Лягушках" Аристофана описывается процессия посвящаемых. Описание начинается следующим обращением предводителя процессии (хора):

     "Пусть молчат нечестивые речи! Пусть наши пляски
     святые оставит,
     Кто таинственным нашим речам не учен, не очистился
     в сердце и в мыслях,
     Непричастен к высокому игрищу Муз, не плясал
     в хороводах священных.
     Кто дурацкими шутками тешится рад, недоступный
     высокому смеху,
     Кто смирить не стремится борьбу и мятеж, не желает
     отчизне покоя,
     Кто раздоры растит, раздувает вражду, для себя
     прибылей добиваясь,
     Кто лихву вымогает и взятки берет, правя городом
     в годы ненастья,
     Кто корабль или крепость врагу передал..."
     (351-362)

Далее в комедии звучат удивительные (учитывая цель следования) по жизнерадостности песни хора мистов. Вот несколько фрагментов:

     "Пусть все прилежно пляшут
     Стуча ногой о землю,
     Топча святые травы
     В ночных лугах.
     Шутите, тешьтесь, смейтесь,
     Набив живот досыта!
     Пляшите, песней громкой
     Спасительницу нашу
     Воспойте и прославьте!"
     .......................
     (372-379)
     Хор пляшет. Появляется юноша Иакх. Песня продолжается:
     "Плясунья, быстроногая подружка
     Красавица, одежду растрепала
     Из лоскутов
     Глядит девическая грудь
     Цветком розоволистым.
     Иакх, владыка плясок,
     Проводи меня!"
     .......................
     (411-417)
     Сцена заканчивается такими словами:
     "Сияет солнце нам одним,
     Для нас лишь горний пламень дня.
     Священные мисты - мы,
     Мы чисто сквозь жизнь идем,
     Союзу друзей верны
     И милых сограждан".
     (451-456)

Однако для обеспечения благополучия души за гробом недостаточно было очищения в мистериях. Чрезвычайно важная роль отводилась обряду погребения умершего. Греки верили, что без должного погребения душа не сможет попасть в Аид, а будет вечно скитаться и страдать. Верили и в то, что она время от времени прилетает из подземного царства к месту захоронения тела за "подкреплением", что она нуждается в пище (или символе пищи). Поэтому ближайшие родственники в дни поминовения клали на могилу плоды или лепешку, проливали вино (считалось, что от людей посторонних душа пищу не примет). Услаждали душу игрой на лире. Рассказывали ей о своих делах.

Души умерших могли быть покровителями своих живущих родственников, а иногда - мстителями, если те не заботятся о могиле или медлят покарать убийцу. В трагедии Эсхила "Жертва у гроба" Орест пересказывает обращенные к нему слова Аполлона (понуждавшего отомстить за убитого отца):

     "Он мне сказал: коль гневаются мертвые,
     Живую их родню одолевает хворь,
     Короста, язвы, как клыки звериные
     Впиваясь в кожу, точат человечью плоть,
     А голова совсем седой становится.
     Еще он говорил мне об Эриниях,
     Которых шлет на землю кровь убитого,
     О том, что и во мраке неотступный взор
     Ослушника находит: смутный страх ночной,
     Тоска, безумье - это стрелы черные,
     Летящие от кровных из подземных недр.
     Терзает, мучит, гонит плетью медною
     Сынов и дочерей мертвец поруганный,
     Им нет у чаши места, возлияния
     Запретны им. Незримый гнев родительский
     От алтарей их гонит. Ни пристанища,
     Ни состраданья горьким не найти нигде,
     Всем ненавистны, всеми презираемы,
     Они зачахнув, жалкий свой кончают век".
     (277-295)

К душе умершего обращались с просьбой о помощи, суля ей за это воздаяние. В той же трагедии Орест и его сестра Электра, склонившись над могилой Агамемнона, говорят:

     Орест
     "Не царской смертью умер ты родитель мой.
     Так дай же сыну в этом доме царствовать!
     Электра
     И я молю, отец мой, и меня услышь:
     Дай мне убить Эгиста. Жениха мне дай.
     Орест
     Тогда твой гроб достойными даяньями
     Почтут живые. А не то без пышных жертв,
     Без дыма поминального останешься.
     Электра
     И я тебе в день свадьбы уделю, отец,
     Обильный дар из моего приданного:
     Твою могилу прежде всех могил почту".
     (477-487)

Во всей Элладе свято соблюдался обычай свершения погребальных обрядов для воинов, павших в бою. Сражение прерывали на день, противники уносили с поля битвы тела убитых, сжигали их, а потом останки доставляли в город для торжественного погребения. О том, сколь серьезно к этому относились, свидетельствует рассказ Плутарха (из биографии афинского полководца Никия). Никий победил коринфян в сухопутном сражении, после чего отплыл в Афины, увозя прах погибших в бою. Вдруг выяснилось, что два тела остались неразысканными. Вот, что сообщает по этому поводу Плутарх:

"Случилось так, что афиняне оставили там непогребенными трупы двух воинов. Как только Никий об этом узнал, он остановил флот и послал к врагам договориться о погребении. А между тем существовал закон и обычай, по которому тот, кому по договоренности выдавали тела убитых, тем самым как бы отказывался от победы и лишался права ставить трофей - ведь побеждает тот, кто сильнее, а просители, которые иначе, чем просьбами, не могут достигнуть своего, силой не обладают. И все же Никий предпочитал лишиться награды и славы победителя, чем оставить непохороненными двух своих сограждан".(Никий, VI)

В мирных условиях похоронная церемония была строго регламентирована. Тело обмывали, натирали благовонным маслом, одевали в белое и клали на сутки в первой от входа комнате дома. На голову возлагали венок. Приходили родственники, друзья и все желающие оплакать покойного. У дверей стоял сосуд с водой - выходя из дома, который посетила смерть, совершали обряд очищения.

Выносили покойного рано утром - погребение должно было завершиться до восхода солнца. Богатых людей везли на колеснице - головой вперед, с непокрытым лицом. Во главе погребального шествия женщина несла сосуд для возлияния на могиле. За умершим следовали родственники в темных одеждах с подстриженными в знак траура волосами. Мужчины - впереди. Если умерший был убит, то ближайший родственник нес копье - угроза убийце. Женщины плакали и били себя в грудь. Были и наемные старухи-плакальщицы. Сзади шли флейтисты.

Кладбище располагалось вблизи городских ворот. Тело или урну с прахом после сожжения хоронили в саркофаге (бедняков - прямо в земле). В могилу помещали также украшения, посуду, глиняные бутылки с питьевой водой, лампу, терракотовые фигурки неясного назначения. У женщин - только женские, у мужчин - мужские и женские примерно поровну. За щеку умершему клали медную монету для уплаты Харону за перевозку через Ахеронт. После захоронения на могиле приносили жертвы, совершали возлияние вином. На 3-й, 9-й и 30-й день после смерти приносили погребальную трапезу и опять совершали возлияние. То же - по истечении года.

О своем погребении и уходе за могилой афинянин заботился и сам, еще при жизни - ведь дело касалось обеспечения вечного существования души. Смерти боялись меньше, чем лишения погребения. Самым ужасным наказанием преступника была не казнь, а запрет на погребение после казни, - когда тело бросали на растерзание хищникам за пределами государства.

Представление о возможности обеспечения более или менее приемлемого характера загробной жизни путем приобщения к мистериям и выполнения похоронных обрядов позволяло древним грекам не очень страшиться смерти. Условие высоконравственной жизни в этом представлении, как и во всей их религии, явным образом не фигурировало.

Тем не менее, потребность в каких-то нравственных нормах божественного происхождения, видимо, ощущалась. В трагедии Софокла Эдип царь" у хора есть такие слова:

     "Дай, Рок, всечасно мне блюсти
     Во всем святую чистоту
     И слов и дел, согласно мудрым
     Законам, свыше порожденным!
     Им единый отец - Олимп
     Породил их не смертных род
     И вовеки не сможет в сон
     Их повергнуть забвенье.
     В них живет всемогущий бог
     Никогда не старея".
     (840-849)

В конце V века потребности в нормах достойной жизни будет отвечать учение и деятельность Сократа. Однако во времена Софокла афиняне никаких "свыше порожденных" нравственных законов не знали. Религия древних греков не участвовала в формировании нравственной основы общественных отношений. Это - главный вывод, весьма существенный для понимания событий, описанных в этой книге.

Додаток 2

повернути на книжкову полицю...

Електронна бібліотека Київського університета права

Сайт управляется системой uCoz