"... Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец
никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример
другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом
управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный
строй называют народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми
правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные
государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он
чем-нибудь отличился, не в силу принадлежности к определенному сословию, но
из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое
общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он
способен оказать услугу государству.
В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем
взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем
поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной,
но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных
взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом
из уважения к ним и повинуемся властям и законам, в особенности
установленным в защиту обижаемых, а также законам неписаным, нарушение
которых все считают постыдным.
Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от
трудов и забот; из года в год у нас повторяются игры и празднества. Красивые
дома и их обстановка доставляют наслаждение и помогают рассеять заботы
повседневной жизни. И со всего света в наш город, благодаря его величию и
значению, стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными
благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.
В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши
противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не
препятствуем знакомиться и осматривать его и не высылаем чужеземцев из
страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя
пользу. Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные
приготовления и хитрости, как на наше личное мужество.
Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с
раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем
свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным
нам противником...
Нас не тревожит заранее мысль о грядущих опасностях, а испытывая их, мы
проявляем не менее мужества, чем те, кто постоянно подвергается
изнурительным трудам. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает
удивление.
Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и
предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что
употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности
у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что
человек сам не стремится избавиться от нее трудом.
Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и
общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят
своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни
признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не
благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что
открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы
считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки
при помощи выступлений с речами за и против. В отличие от других, мы,
обладая отвагой, предпочитаем вместе с тем основательно обдумывать наши
планы, а потом уже рисковать, тогда как у других невежественная
ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчет - нерешительность.
Истинно доблестными с полным правом следует признать лишь тех, кто имеет
полное представление как о горестном, так и о радостном и именно в силу
этого-то и не избегает опасностей.
Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей:
друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им
проявления дружбы. Ведь оказавший услугу другому - более надежный друг, так
как старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами.
Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает,
что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности. Мы -
единственные, кто не по расчету на собственную выгоду, а доверяясь
свободному влечению, оказываем помощь другим.
Одним словом, я утверждаю, что город наш - школа всей Эллады, и
полагаю, что каждый из нас сам по себе может с легкостью и изяществом
проявить свою личность в самых различных жизненных условиях. И то, что мое
утверждение - не пустая похвальба в сегодняшней обстановке, а подлинная
правда, доказывается самим могуществом нашего города, достигнутым благодаря
нашему жизненному укладу.
... Все моря и земли открыла нам наша отвага и повсюду воздвигла вечные
памятники наших бедствий и побед. И вот за подобный город отдали доблестно
свою жизнь эти воины, считая для себя невозможным лишиться родины, и среди
оставшихся в живых, каждый, несомненно, с радостью пострадает за него.
... Перед лицом величайшей опасности они пожелали дать отпор врагам,
пренебрегая всем остальным, и в чаянии победы положиться на свои собственные
силы. Признав более благородным вступить в борьбу на смерть, чем уступить,
спасая жизнь, они избежали упреков в трусости, и решающий момент расставания
с жизнью был для них и концом страха и началом посмертной славы.
... Подобных людей примите ныне за образец, считайте за счастье
свободу, а за свободу - мужество и смотрите в лицо военным опасностям. Ведь
людям несчастным, влачившим жалкое существование, без надежды на лучшее
будущее, нет основания рисковать жизнью, но тем подобает жертвовать жизнью
за родину, кому в жизни грозит перемена к худшему, для кого неудачная война
может стать роковой. Благородному же человеку страдания от унижения
мучительнее смерти, которая для него становится безболезненной, если только
он погибает в сознании своей силы и с надеждой на общее благо.
... Счастлив тот, кому, подобно этим воинам, уготован столь прекрасный
конец или выпадает на долю столь благородная печаль, как вам, и тот, кому в
меру счастливой жизни была суждена и счастливая кончина. Я понимаю, конечно,
как трудно мне утешать вас в утрате детей, о чем вы снова и снова будете
вспоминать при виде счастья других, которым и вы некогда наслаждались.
Счастье неизведанное не приносит скорби, но - горе потерять счастье, к
которому привыкнешь. Те из вас, кому возраст еще позволяет иметь других
детей, пусть утешается этой надеждой. Новые дети станут родителям утешением,
а город наш получит от этого двойную пользу: не оскудеет число граждан, и
сохранится безопасность. Ведь кто не заботится о будущности детей, тот не
может принимать справедливые и правильные решения на пользу своих сограждан.
Вы же, престарелые, радуйтесь, что большую часть своей жизни вы были
счастливы и скоро ваши дни окончатся: да послужит вам утешением впредь слава
ваших сынов. Лишь жажда славы не иссякнет, даже в возрасте, когда люди уже
бесполезны обществу, и их радует не стяжание, как утверждают иные, а почет".
