Голда Меир. Моя жизнь

Моя жизнь

Голда Меир

Перевод с иврита Р. Зерновой
Предисловие и общая редакция Я. Цура
Чимкент: "Аурика", 1997. - 560 с; ил. - ("Женщина-миф")
(c) "Библиотека Алия", 1985

КОНЕЦ ПУТИ

Шли недели. Резервисты все еще не вернулись с юга и с ледяного теперь севера. Даже перестрелка не прекратилась. Настроение в Израиле было по-прежнему мрачное, тревожное и беспокойное. Киссинджер старался добиться разъединения войск между Сирией и Израилем, показать сирийцам список израильтян-военнопленных и устроить в Женеве переговоры между египтянами, иорданцами и нами (сирийцы еще в декабре заявили, что они в них участия не примут). И хотя все выглядело так, будто мы ближе к миру, чем когда-либо, по правде, говоря, ни я, ни большинство израильтян не верили, что мы вернемся из Женевы с мирными договорами в руках, и мы отправлялись туда без особых иллюзий, далекие от эйфории. И все-таки, египтяне и иорданцы дали согласие сидеть с нами в одной комнате, на что никогда не соглашались прежде.

Переговоры в Женеве начались 21 декабря и, как я и опасалась, почти ни к чему не привели. Между нами и египтянами не было настоящего диалога. Напротив, с самого начала было ясно, что никаких особых перемен не произошло. Египетская делегация буквально запретила, чтобы ее стол ставили рядом с нашим, и атмосфера была далеко не дружелюбная. Военное соглашение было Египту необходимо, но мир, как мы снова убедились, вовсе не входил в их намерения. Тем не менее, хотя никаких политических решений на этой встрече принято не было, через несколько дней на сто первом километре был подписан договор о разъединении войск, и мы продолжали надеяться, что как-нибудь удастся найти и политическое решение. Вряд ли Мессия явился на сто первый километр, и там так устал, что и не двинулся дальше.

31 декабря произошли выборы. Они показали, что страна не собирается менять лошадей в середине скачек, и хотя мы и потеряли часть голосов - как и Национальная религиозная партия, - Маарах остался лидирующим блоком. Но оппозиция стала сильнее, потому что все правое крыло объединилось в единый блок. Снова нужно было формировать коалицию, и ясно было, что работа предстоит нелегкая, потому что наш традиционный партнер по коалиции - религиозный блок - раскололся по вопросу о том, кто его возглавит и какой политики надо будет придерживаться в предстоящие трудные времена.

Я начинала испытывать физические и психологические результаты напряжения последних месяцев. Я смертельно устала и очень сомневалась, сумею ли сформировать правительство в этой ситуации, и даже - стоит ли мне пытаться это сделать. Не говоря уже о внешних проблемах, трудности возникли и внутри партии. В начале марта я почувствовала, что у меня больше нет сил продолжать, и уведомила партию, что с меня хватит. И тут ко мне потянулись делегации - уговаривать, чтобы я переменила решение. Похоже было, что война разразится снова, потому что с Сирией все еще не было разъединения войск и сирийцы постоянно нарушали договор о прекращении огня. И снова мне твердили, что Маарах рассыплется, если я не останусь.

Порой мне казалось, что все, случившееся после 6 октября, случилось в один нескончаемый день, и мне хотелось, чтобы этот день закончился. Меня очень угнетало, что в ядре партии нет солидарности. Люди, которые были министрами в моем правительстве, коллеги, с которыми я проработала в тесном контакте все годы моего премьерства, которые вместе со мной определяли политику кабинета, теперь, видимо, не хотели противостоять потоку несправедливой критики и даже клеветы, обрушившемуся на меня, Даяна и Галили, на том основании, что мы якобы принимали втроем, не советуясь с остальными, важные решения, которые привели к войне. Меня возмущали и безответственные разговоры о моем так называемом "кухонном кабинете", якобы подменившем правительство, до известной степени, как выносящий решения орган. Это было совершенно необоснованное обвинение. Естественно, я спрашивала совета у людей, чье мнение я ценила. Однако никогда и никак эти неофициальные консультации не подменяли правительственных решений.

И все-таки весь март я боролась за то, чтобы сформировать правительство, хотя с каждым днем это становилось труднее, тем более, что все громче стали раздаваться требования создать правительство из коалиции всех партий, чего ни я, ни большинство партии не принимало. Время было неподходящее для политических экспериментов, и я никогда не верила, что оппозиция сумеет проявить рассудительность, здравый смысл и гибкость, необходимые для того, чтобы Израиль добился, наконец, какого-то взаимопонимания со своими соседями. Я не хотела отягощать кабинет "отказчиками", которые не захотят, когда придет время, пойти ни на какой территориальный компромисс, особенно если речь пойдет о Западном береге Иордана. Я знала, что по историческим причинам народ относится по-разному к возможности территориальных уступок в Синае, например, - и на Западном берегу, но мне думалось, что большинство израильтян согласится и на разумный компромисс на Западном берегу. Как бы то ни было, я считала необходимым включить в правительственную декларацию параграф о том, что хотя кабинет и уполномочен вести переговоры и решать вопрос территориальных уступок с Иорданией, окончательное решение в форме новых выборов будет предоставлено народу.

Тут Даян вышел в отставку, и хотя я уговаривала его вернуться, буря, не утихавшая вокруг его имени внутри партии, уже грозила настоящим расколом. Трудно было примирить требования партийцев, чтобы Даян ушел из министерства обороны, но вместе с тем не позволил фракции Рафи, которую он возглавлял, выйти из Маараха. Возникли и новые проблемы. Религиозный блок, много недель подряд нажимавший на нас, чтобы мы создали правительство национального единства, внезапно, в результате собственных партийных затруднений, решил, что в более узкую коалицию он не войдет и не будет нашим партнером ни в каком кабинете. Это означало, что правительство будет правительством меньшинства, что не слишком меня беспокоило, поскольку я была уверена в поддержке малых партий в Кнессете, не входящих в коалицию.

Главной опасностью, на мой взгляд, оставался возможный распад Маараха. Мне удалось сформировать кабинет с Даяном - министром обороны, но против него по-прежнему бушевала буря. Теперь критики взяли на прицел доклад комиссии Аграната, который, как я уже говорила, снимал с Даяна обвинение в прямой ответственности за ошибочные оценки военными властями положения накануне Войны Судного дня. Однако доклад не говорил ничего о парламентской или министерской ответственности, а именно по этому поводу общественное мнение - как извне, так и внутри партии - бушевало особенно сильно. Многие считали, что с начальником штаба обошлись несправедливо и что Даян как министр обороны виноват в случившемся никак не меньше, чем Дадо. (Не желая никоим образом комментировать доклад комиссии Аграната, я все-таки хочу сказать здесь, что самую войну Дадо провел блистательно и безупречно.) Люди были страшно недовольны тем, как комиссия отнеслась к Даяну, и чувства были накалены донельзя.

Чем больше я разговаривала с коллегами о конфликте в партии, чем больше я сама его анализировала, тем больше убеждалась, что я уже не в состоянии продолжать. Я дошла до такого предела, где без поддержки всей партии (большинство все время было на моей стороне) я уже не могла ее возглавлять. И, наконец, я сказала себе: "Это все. Уйду в отставку и пусть коалицию стараются сколотить другие. Есть и для меня предел, и теперь я его достигла"

В эти недели бесконечных разговоров, споров, огорчений я получала трогательнейшие письма с выражением сочувствия и поддержки от совершенно незнакомых израильтян, по-видимому, понимавших, что я переживаю. Письма были от раненых солдат из госпиталей, от родителей погибших... "Будь здорова. Будь сильна. Все будет в порядке", - писали они мне. Я не хотела обманывать их ожидания, но 10 апреля сказала партийному руководству, что с меня довольно.

- Пять лет - это достаточно, - сказала я. - У меня уже нет сил нести это бремя. Я не принадлежу ни к одной внутрипартийной фракции. Посоветоваться кроме себя самой мне не с кем. И на этот раз мое решение окончательно и бесповоротно. Пожалуйста, не старайтесь уговаривать меня, чтобы я его изменила, не ищите аргументов - они не помогут.

Конечно, попытки меня переубедить делались все равно, но они были тщетны. Я заканчивала пятьдесят лет своей службы и знала, что поступаю правильно. Я хотела сделать это гораздо раньше, но теперь уже ничто не могло мне помешать. Моя политическая карьера закончилась.

Мне пришлось еще оставаться главой правительства, пока не был сформирован новый кабинет. И 4 июня, слава Богу, мне удалось доложить Кнессету, что с помощью доктора Киссинджера договор о разъединении войск с Сирией был заключен. 5 июня он был подписан в Женеве, и наши военнопленные вернулись домой. Не могу передать, что это значило для меня - приветствовать их возвращение, - но из плена вернулось меньше людей, чем мы надеялись.

И после этого я тоже вернулась домой - и на этот раз окончательно. Новый премьер-министр Израиля Ицхак Рабин - сабра, родившийся в Иерусалиме в том самом году, когда мы с Моррисом поехали в Мерхавию. Его и мое поколение во многом отличаются друг от друга - и в стиле, и в подходе, и в опыте. И так и должно быть, ибо Израиль - растущая страна, где все движется вперед. Но различия между нами гораздо менее значимы, чем сходство.

Поколение этих сабр, как и мое, будет знать стремления, борьбу, ошибки и достижения. Как и мы, они всей душой преданы Израилю, его развитию и безопасности, как и мы, они мечтают о построении в Израиле справедливого общества. Как и мы, они знают, что для того, чтобы евреи остались народом, необходимо, чтобы было еврейское государство, где евреи могут жить как евреи, не потому, что их терпят, и не как меньшинство. Я убеждена, что так же, как и мы, они будут стараться сделать честь еврейскому народу.

И тут мне хотелось бы сказать о том, что, по-моему, значит быть евреем. Думаю, что это не только означает соблюдать религиозные установления и выполнять их. Для меня быть евреем означает и всегда означало - гордиться тем, что принадлежишь к народу, в течение двух тысяч лет сохранявшему свое своеобразие, несмотря на все мучения и страдания, которым он подвергался. Те, которые оказались неспособны выстоять и избрали отказ от еврейства, сделали это, думаю, в ущерб собственной личности. Они, к сожалению, обеднили себя.

Не знаю, какие формы иудаизм примет в будущем и как евреи, в Израиле и за его пределами, будут выражать свое еврейство через тысячу лет. Но я знаю, что Израиль теперь не только маленькая осажденная страна, в которой три миллиона жителей, изо всех сил стремящихся выжить. Израиль - еврейское государство, родившееся в результате стремлений, веры и решимости древнего народа. Мы в Израиле только часть еврейской нации, и даже не большая ее часть; но благодаря существованию Израиля еврейская история навсегда изменилась, и мое глубокое убеждение: мало сегодня найдется израильтян, которые бы не понимали и не принимали ответственность свою как евреев, которую история возложила на их плечи.

Что касается меня, то жизнь моя была очень счастливой. Я не только дожила до рождения еврейского государства, но и видела, как оно приняло и абсорбировало массы евреев со всех концов земли. В 1921 году, когда я приехала в эту страну, еврейское население достигало 80000 и въезд каждого еврея зависел от разрешения правительства мандата. Теперь население страны - больше 3000000, из которых более 1600000 - евреи, приехавшие после создания государства, по Закону о возвращении, который дает право поселиться здесь каждому еврею. Я благодарна судьбе и за то, что живу в стране, народ которой научился жить в море ненависти и не возненавидел тех, кто хочет его уничтожить, и продолжает лелеять свое представление о мире. Научиться этому - большое искусство, и рецепта нет нигде. Это - часть нашего образа жизни в Израиле.

И, наконец, я хочу сказать, что с того времени, как я молодой женщиной приехала в Палестину, мы были вынуждены выбирать между более опасным и менее опасным для нас. Бывало, нам хотелось поддаться соблазну, уступить нажиму, принять предложения, которые дали бы нам покой на несколько месяцев - возможно, даже на несколько лет, - но привести это могло только к еще большей опасности. Перед нами всегда стоял вопрос: "Что более опасно?" И мы теперь все в том же положении, может, даже больше, чем когда-либо. Мир жесток, эгоистичен и груб. Страданий малых наций он не замечает. Даже самые просвещенные правительства, демократии, возглавляемые порядочными людьми, представляющими порядочных людей, не слишком склонны теперь думать о проблеме справедливости в международных отношениях. Теперь, когда великие народы способны склониться перед шантажистами, а решения принимаются в зависимости от политики великих держав, мы не всегда можем принимать их советы и потому должны иметь смелость смотреть на вещи реально и действовать так, как нам подсказывает инстинкт самосохранения. И тем, кто спрашивает "А что будет потом? " - у меня только один ответ: я верю, что у нас будет мир с соседями, но я уверена, что никто не захочет заключить мир со слабым Израилем. Если Израиль не будет силен, мира не будет.

Как я представляю себе будущее? Еврейское государство, в котором будут селиться и строить евреи со всех концов света; Израиль, сотрудничающий со своими соседями на пользу всех людей региона; Израиль, который останется процветающей демократией, а общество будет зиждиться на основах социальной справедливости и равенства.

Теперь у меня осталось только одно желание; никогда не утратить сознания, что я в долгу перед тем, что было мне дано с тех пор, когда я впервые услышала про сионизм в маленькой комнатке в царской России, и потом, за пятьдесят лет здесь, где пятеро моих внуков выросли свободными евреями в собственной стране. Пусть никто не сомневается: на меньшее наши дети и дети наших детей не согласятся никогда.

Повернутись до книжкової полиці

Електронна бібліотека ЦДН КУП

Сайт управляется системой uCoz