Ким Филби

Міжнародні відносини

Ким Филби. Моя тайная война

ГЛАВА XI.
ГРОЗА

Когда я прибыл в Вашингтон, ФБР находилось в удрученном состоянии. В лице маленькой Джудит Коплон - талантливой молодой женщины, работавшей в министерстве юстиции, оно поймало добычу не по зубам. ФБР пыталось выдвинуть против нее обвинение в шпионаже. Когда было собрано достаточно доказательств, полученных главным образом путем незаконного подслушивания телефонных разговоров, Гувер санкционировал необходимые меры, и Коплон арестовали.

Ее поймали с поличным в тот самый момент, когда она передавала документы связнику, и дело казалось решенным. Однако в спешке ФБР забыло получить ордер на ее арест, в результате чего арест оказался незаконным. ФБР имеет право арестовывать без ордера лишь в тех случаях, когда есть достаточно оснований полагать, что подозреваемый намерен немедленно скрыться. Поскольку Коплон задержали на нью-йоркской улице, когда она шла от станции наземной железной дороги, откуда только что вышла, при самом богатом воображении трудно было обвинить ее в том, что она собиралась бежать.

Незаконность ареста была должным образом доказана на суде, но худшее для ФБР было впереди. Несмотря на то, что Коплон поймали с поличным, она решила бороться до конца. Она отказалась от услуг своего первого адвоката на том основании, что он занимал слишком примирительную позицию к обвинению. Он, видимо, ставил целью не оправдание, что казалось абсолютно безнадежным, а лишь смягчение приговора. Коплон с этим была не согласна. Взяв в помощь второго адвоката, она перешла в контратаку и начала изводить свидетелей ФБР. Она поставила их в такое положение, что они признались не только в подслушивании ее телефона, но также и в том, что подслушивали разговоры штаб-квартиры ООН. Судебный процесс начал наносить настолько серьезный ущерб ФБР в глазах общественного мнения, что Гувер тотчас же решил снять обвинение с Коплон. Характерно, что он нашел козла отпущения за свое поражение. Говарда Флитчера, главного свидетеля ФБР на суде, уволили, а Коплон выпустили на свободу. Это был триумф смелой женщины. С тех пор всякий раз, когда ее имя упоминалось в министерстве юстиции, к нему добавляли оскорбительные эпитеты.

Неудача ФБР в деле Коплон отнюдь не была исключением. Ее даже нельзя назвать необычной. Я ничего не могу сказать о заслугах ФБР в борьбе с преступностью в США. С этой стороной его деятельности я не имел ничего общего. Но я был тесно связан с его контрразведывательной работой, а в этой области ФБР прославилось больше неудачами, чем успехами. Гувер не сумел поймать Маклина и Берджесса; он не поймал Фукса, и, если бы англичане не схватили Фукса и не сумели хитро сыграть на его чувствах, он не поймал бы и остальных; он не поймал Лонсдейла; в течение многих лет он не мог поймать Абеля и взял его лишь вследствие предательства Хаянена; он не поймал даже меня. Если и была когда-либо дутая репутация, то это репутация Гувера.

Но Гувер - великий политикан. Его грубые методы и беспощадное самовластие не то оружие, которое требуется для коварного мира разведки. Он находит им другое применение. Они дали Гуверу возможность собрать огромное количество сведений о личной жизни миллионов своих соотечественников. Это давно уже всем известно и приносит Гуверу богатые дивиденды из кармана американского налогоплательщика. В нашем мире мало людей, не имеющих какой-то личной тайны, которую они предпочли бы не ворошить. Секретные досье показывают, например, что у очень многих американских конгрессменов такое прошлое, в котором лучше не копаться. Отсюда значение тех материалов, которые держит в руках Гувер. Сам факт наличия огромных архивов ФБР удерживает многих от нападок на тоталитарную империю Гувера.

Я говорю о периоде Маккарти. Можно было бы подумать, что Гувер возмутится нарушением своей монополии со стороны сенатора, который утверждал, что он единолично раскрыл глубокое проникновение коммунистов в государственный департамент и другие органы правительства США. Ничего подобного. Гувер знал, что, стоит ему только раскрыть рот, и честолюбивые претензии Маккарти навсегда исчезнут. Но зачем ему это нужно? Подняв кампанию шпиономании в национальном масштабе, Маккарти создал условия, при которых ни один конгрессмен не смел возражать против увеличения ассигнований для ФБР. Но что Гувер в действительности думал о Маккарти, стало ясно при первой моей встрече с ним, когда я прямо спросил его об этом. Хмыкнув, Гувер сказал: "Я часто встречаю Джо на скачках, но он еще ни разу не угадал, какая лошадь победит".

Мой первый дом в Вашингтоне был недалеко от Коннектикут-авеню, почти напротив дома Микки Лэдда, помощника директора ФБР, отвечавшего за вопросы безопасности. Мне, казалось полезным пожить короткое время в преддверии логова льва, но только короткое время. Дом был небольшим, и я вскоре стал подумывать о переезде в более просторную квартиру и на более безопасное расстояние от такого соседа. Наконец я устроился в полумиле от этого места на Небраска-авеню. Из сотрудников ФБР мне больше всего приходилось иметь дело с Лэддом, и я встречался с ним по несколько раз в неделю как в его служебном кабинете, так и дома. В прошлом он был одним из головорезов Гувера в Чикаго, "парнем, который всегда шел первым", когда надо было стрелять. Он и сейчас походил на головореза. Невысокого роста, коренастый, он, видимо, был крепким как кремень, пока не отрастил брюшко, толстые щеки, второй подбородок и не приобрел такой цвет лица, который предвещал апоплексический удар. У него не было никаких интеллектуальных интересов. Излюбленным его развлечением было проигрывание похабных пластинок женщинам, которые посещали его дом впервые. У него были и другие "ребяческие" черты, включая бессознательную жестокость. По самой объективной оценке, это был страшный человек, и, тем не менее, он начинал мне нравиться.

Лэдд, не теряя времени, заявил мне, что не одобряет моих тесных связей с ЦРУ. Космополитический дух этого учреждения, видимо, вызывал у него искреннее отвращение. "Чему их там учат, в ЦРУ? - начал он однажды вечером и сам ответил: - Как пользоваться ножом и вилкой и как жениться на богатых женщинах". Он также с большим подозрением относился к аристократическим традициям американского флота. Но, как я предвидел еще в Лондоне, мне удавалось с ним ладить при условии, что я не пытался казаться слишком умным и терпел его грубые насмешки в адрес моих "друзей" из ЦРУ. Впервые я убедился, насколько он может быть груб, к счастью, перед самым отъездом Питера Дуайера в Оттаву. Случилось так, что представитель МИ-5 в Вашингтоне Джоффри Патерсон и мы одновременно получили указание из Лондона выяснить один вопрос в ФБР. Патерсон попытался сделать это первым и потерпел неудачу. Ему было сказано, что это дело не касается Лондона. Когда мы с Дуайером прибыли вскоре после этого и подняли тот же самый вопрос, Лэдд встретил нас злобным взглядом. "Значит, вот какую игру вы ведете, - сказал он, положив сигару и заливаясь краской. - Приходит Джоффри, и я даю ему от ворот поворот. И что же после этого? После этого приходите вы двое и снова пытаетесь..." Затем последовала десятиминутная ругань, перед которой все наши протесты были бессильны. Его ярость была искренней, хотя никак не соответствовала значению того вопроса, который мы пришли обсудить. Его взбесило лишь то, что мы, как он думал, пытались сманеврировать. В его задачу входило натравливать МИ-5 и СИС друг на друга и использовать в своих интересах всякие разногласия между нами, а теперь получилось, что мы объединились против него. Впрочем, в тот же вечер он позвонил мне и пригласил к себе выпить виски. Мы просидели до глубокой ночи. О неприятной утренней встрече не было сказано ни слова.

К нам продолжали поступать немногочисленные сообщения об утечке информации в посольстве. Помимо Дуайера, который вскоре уехал, лишь трое сотрудников английского посольства имели доступ к этим материалам: Патерсон, я и Вобби Маккензи - офицер службы безопасности посольства, мой старый коллега еще по пятой секции. В ФБР ими занимались Лэдд, Лишмен, являвшийся в то время начальником антикоммунистической секции, и Боб Лэмфер, симпатичный туповатый парень из Огайо, отвечавший за анализ материалов на американской стороне. СИС еще была далека от того, чтобы установить источник утечки в английском посольстве, но в течение зимы 1949/50 года кольцо начало сужаться вокруг источника в Лос-Аламосе. Оставалось сделать выбор между двумя выдающимися учеными-атомщиками - доктором Пейерлсом и доктором Фуксом. Дуайер оказал СИС последнюю услугу: проведя блестящий анализ всего того, что было известно об этих ученых, он решительно исключил из числа подозреваемых Пейерлса. После этого все безошибочно указывало на Фукса, который был английским гражданином немецкого происхождения.

Возникли обычные затруднения с доказательствами, которые не имели юридической силы, но Фукс, в отличие от Джудит Коплон, сам представил доказательства против себя. Вскоре, после того как Дуайер установил его как источник утечки в Лос-Аламосе, Фукса, работавшего в то время в Англии, арестовали и передали для допроса Джону Скардону из МИ-5. Скардон сумел настолько втереться к нему в доверие, что Фукс признался в своем участии в этом деле.

Жертвой дела Фукса пал еще один человек. Хотя Гувер ничего не сделал для разоблачения Фукса, он был полон решимости извлечь для себя максимум политического капитала. Для этого ему нужно было показать, что у него есть собственный материал, а такой материал можно было получить лишь в том случае, если его люди сами допросят арестованного. Он объявил о своем намерении послать в Лондон Лишмена для допроса Фукса его камере. Патерсон и я получили указание передать Гуверу, что об этом не может быть и речи. Фукс уже дал суда, и по закону никому не разрешалось проводить допросы, тем более представителям иностранной державы. Гувер был очень раздражен и не склонен соблюдать британские законы. Он решил не отказываться от своего намерения. Лишмен был послан в Лондон со строгим приказом: либо увидеть Фукса, либо... Результат был "либо...". Когда я услышал о возвращении Лишмена и пришел в его шикарный, устланный коврами кабинет, в его кресле сидел уже кто-то другой. Самого Лишмена я нашел через несколько дверей по коридору в маленькой комнате, которую занимали четыре младших агента. Лишмен писал что-то на краешке стола. Бедняга был конченым человеком. Он посмотрел на меня так, будто я был виноват в этом. Такова была жизнь под Гувером.

Летом 1950 года я получил письмо от Гая Берджесса. "У меня есть сюрприз для тебя, - писал он. - Меня только что назначили в Вашингтон". Он просил, чтобы я пустил его на несколько дней к себе, пока он не найдет квартиру. Это была проблема. В обычных условиях было бы совершенно недопустимо, чтобы разведчики жили в одном помещении. Но условия были необычными. С самых первых дней наши карьеры переплетались. Я рекомендовал его советской разведке как возможного помощника. Позже он помог мне поступить в английскую секретную службу. В Испании он был моим связником. В 1940 году мы вместе работали в СИС. В 1948 году он нанес мне служебный визит в Турции. Поэтому наши близкие отношения были хорошо известны, и всякое серьезное расследование деятельности любого из нас, несомненно, раскрыло бы наши связи в прошлом. Казалось, что с профессиональной точки зрения не могло быть и речи, чтобы он остановился у меня. Но было другое соображение, которое склонило меня к тому, чтобы согласиться с предложением Берджесса. По архивным материалам я знал, что его дело было абсолютно чистым, так как с политической точки зрения против него не было никаких компрометирующих материалов. Но он как-то ухитрялся постоянно попадать во всякого рода скандальные переделки личного характера.

Один сотрудник министерства иностранных дел спустил его однажды с лестницы в клубе "Гаргойл", в результате чего он разбил себе голову. Были с ним хлопоты в Дублине и Танжере. Я подумал, что у него будет больше шансов остаться незаметным в Вашингтоне, если он поселится у меня, а не в холостяцкой квартире, где каждый вечер будет предоставлен самому себе. Едва я успел ответить Берджессу, как Маккензи показал мне письмо, полученное им от тогдашнего начальника отдела безопасности министерства иностранных дел Кэри-Фостера, предупреждавшего Маккензи о прибытии Берджесса. Кэри-Фостер считал, что удерживать его от чудачеств в большом посольстве будет легче, чем в маленьком. Он перечислял все прошлые грехи Берджесса и в заключение написал, что худшее, может быть, еще впереди. "Что он имеет в виду под худшим?" - пробормотал Маккензи. Я сказал, что хорошо знаю Гая, что он остановится у меня и что я буду присматривать за ним. Он был очень доволен тем, что оказался еще кто-то, готовый разделить с ним ответственность.

В свете последующих событий мое решение согласиться с предложением Берджесса представляется серьезной ошибкой. Я много думал об этом в течение последних пятнадцати лет. Бесполезно оправдываться тем, что нельзя предвидеть, какой оборот примут события через несколько месяцев; меры безопасности должны предусматривать даже непредвиденные случаи. Но чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что мое решение поселить у себя Берджесса ускорило не больше, чем на несколько недель, те события, в результате которых я оказался в центре внимания публики. Эти события побудили Беделл-Смита энергичнее требовать в своем письме шефу моего отзыва из Вашингтона. Может быть, мне даже повезло в том, что подозрение на меня пало преждевременно в том смысле, что оно приняло определенную форму, прежде чем накопились достаточно веские доказательства для передачи моего дела в суд.

В связи с приездом Берджесса возникла проблема, решить которую самостоятельно я не мог. Я не знал, следует ли посвятить его в тайну дела об источнике утечки в английском посольстве (имеется в виду Маклин, который в описываемый период работал заведующим американским отделом министерства иностранных дел Великобритании и выполнял задание советской разведки. - Прим. пер.), расследование по которому все еще продолжалось. Решение ввести его в курс дела было принято после того, как я в одиночестве совершил две автомобильные поездка за пределы Вашингтона. Мои советские коллеги сказали мне, что, по имеющемуся мнению, посвящение Гая в этот вопрос может оказаться полезным. Поэтому я полностью ввел его в курс дела, подробно рассказав о всех деталях. В дальнейшем мы постоянно обсуждали этот вопрос. Трудность для меня заключалась в том, что за четырнадцать лет я видел Маклина лишь дважды, и то мельком. Я понятия не имел, где он живет и как живет, короче говоря, я не знал о нем практически ничего.

Теперь пора вернуться к делу и пояснить, в каком положении оно находилось. Ход дела внушал мне серьезное беспокойство. Оно было насыщено множеством неясных фактов, оценка которых могла строиться лишь на догадках. СИС получила с десяток сообщений, касающихся источника утечки, в которых он фигурировал под псевдонимом "Гомер". Однако долгое время не удавалось установить его личность. ФБР продолжало посылать нам стопы бумаг об уборщицах посольства, и одновременно велось изучение нашего обслуживающего персонала. Для меня это остается самой необъяснимой чертой всего дела. Уже до этого имелись данные, что в министерство иностранных дел Великобритании проник какой-то агент. Правда, ничто не говорило о том, что имевшиеся сообщения относились к одному и тому же лицу. Даже и сейчас нет оснований так думать. Но если бы все-таки такое предположение сделали, особенно если бы старую информацию сопоставили с вашингтонскими данными, то, не теряя времени, начали бы расследование среди дипломатов, возможно, еще до моего появления в Вашингтоне.

Но еще более странной оказалась другая сторона дела. Я имел большое преимущество: с самого начала я знал почти наверняка, кто замешан в этом деле. Но даже если отбросить это преимущество, мне казалось совершенно очевидным из содержания сообщений, что дело касается не мелкого агента, который подбирает обрывки бумаг из корзин и случайные копирки. Некоторые из сообщений "Гомера" касались довольно сложных политических проблем, и о нем отзывались с уважением. Не могло быть сомнения, что речь идет о человеке, занимающем довольно высокое положение. Нежелание начинать расследование в соответствующем направлении можно объяснить лишь неким психологическим барьером, который упорно мешал заинтересованным лицам поверить, что уважаемый член их общества способен на такие вещи.

Существование такого барьера полностью подтвердилось комментариями, которые последовали за исчезновением Маклина и Берджесса, да и после моего побега. Вместо того чтобы признать очевидную правду, давались исключительно глупые объяснения.

Я понимал, что эта странная ситуация не может продолжаться вечно. Когда-нибудь кто-нибудь в Лондоне или Вашингтоне посмотрит на себя в зеркало, и его осенит догадка. Начнется изучение дипломатов, и рано или поздно дело прояснится. Главный вопрос заключался в том, когда наступит это "рано или поздно".

Из бесед с моими друзьями на встречах в окрестностях Вашингтона вытекали два основных положения.

Во-первых, обязательно предупредить Маклина, прежде чем он попадется в сети.

Во-вторых, желательно было, чтобы Маклин оставался на своем посту как можно дольше. После его побега сделали успокоительное заявление, что он был лишь заведующим американским отделом министерства иностранных дел и, следовательно, не имел свободного доступа к особо важной информации. Но нелепо полагать, что опытный агент, занимающий важный пост в министерстве иностранных дел, имеет доступ только к тем бумагам, которые попадают к нему на стол в связи с его повседневными служебными обязанностями. Я уже рассказывал, как получил доступ к делам английских агентов в Советском Союзе, когда считалось, что я лишь гоняюсь за немецкими шпионами в Испании. Короче, наш долг заключался в том, чтобы доставить Маклина в безопасное место, но не раньше, чем это станет необходимо.

Было и еще два осложнения. Меня послали в Соединенные Штаты на два года, и поэтому я ждал замены осенью 1951 года. Я не имел представления о том, куда меня назначат впоследствии. Это мог быть Каир или Сингапур, то есть места, где я буду далек от дела Маклина. Нащупывая решение, мы пришли к выводу, что в интересах безопасности надо организовать спасение Маклина самое позднее к середине 1951 года.

Второе осложнение вытекало из положения Берджесса: в министерстве иностранных дел он чувствовал себя явно не в своей тарелке. У него не было ни соответствующего темперамента, ни нужных качеств для работы в этом учреждении. Одно время он подумывал об уходе и кое-что подготовил для себя на Флит-стрит (улица в Лондоне, где расположены редакции главных газет. - Прим. пер.). Такое настроение отражалось на его работе в министерстве иностранных дел, так что его уход мог превратиться в увольнение. Во всяком случае, он стремился назад в Англию.

Возникла идея объединить две задачи: возвращение Берджесса в Лондон и спасение Маклина. По возвращении Берджесса в Лондон из английского посольства в Вашингтоне ему, естественно, надо будет нанести визит заведующему американским отделом. Следовательно, он будет иметь хорошую возможность сообщить Маклину о намеченной операции по спасению. Он мог бы уйти в отставку в Вашингтоне и без всякого шума вернуться в Лондон, Однако показалось бы странным, если бы Маклин исчез вскоре после добровольного возвращения Берджесса в Лондон. Нужно было устроить дело так, чтобы его отправили в Англию независимо от его желания.

Эта идея очень понравилась Берджессу, и он осуществил ее самым простым способом. В течение одного дня его трижды задерживали за превышение скорости в штате Вирджиния, и губернатор реагировал на это именно так, как мы и рассчитывали. Он послал в государственный департамент резкий протест по поводу вопиющего злоупотребления дипломатическими привилегиями. Протест был показан послу. Через несколько дней Берджессу с сожалением сообщили, что ему придется покинуть США.

Как только была установлена возможность использовать Берджесса в операции по спасению Маклина, большое внимание было уделено моему собственному положению. Несмотря на все предосторожности, могла вскрыться связь Берджесса с Маклином, и расследование его деятельности могло бросить тень на меня. Казалось, вряд ли тут можно было что-нибудь сделать, но я подумал, что мне удастся отвлечь от себя подозрение, если я сам сделаю положительный вклад в расследование дела об утечке информации в английском посольстве. До сих пор я держался в стороне, предоставив ФБР и МИ-5 делать все, что они могли. Теперь, когда уже вырисовывался план спасения, у меня не было причин не подтолкнуть расследование в нужном направлении.

С этой целью я написал докладную записку в Лондон, указав, что мы, возможно, зря тратим время на дотошное изучение обслуживающего персонала посольства. Я по памяти напомнил некоторые старые материалы, из которых следовало, что начальник отдела советской разведки по Западной Европе в середине 30-х годов завербовал одного молодого человека, который только что поступил в министерство иностранных дел. Этот молодой человек происходил из хорошей семьи и получил образование в Итоне и Оксфорде. Он оказывал помощь советскому разведчику по идейным соображениям, а не за деньги. Я порекомендовал сопоставить эти данные со сведениями о дипломатах, работавших в Вашингтоне в 1944-1945 годах, то есть в период, к которому относились сведения об утечке информации. Я получил ответ от Вивьена, в котором он заверял меня, что эта сторона дела тоже имеется в виду. Однако из материалов не было видно, что в этом направлении что-то делается, а ошеломляющая скорость, с которой начали развиваться последующие события, показала, что эта идея была относительно новой.

Сопоставление старых материалов с данными об утечке информации в посольстве позволило составить список из шести имен, который был прислан нам из Лондона с сообщением, что ведется интенсивное расследование. В списке были имена Роджера Мейкинса (председатель комиссии по атомной энергии. - Прим. авт.), Поля Гор-Бута (возглавлял английскую информационную службу в Америке. Впоследствии постоянный помощник министра иностранных дел. - Прим. авт.), Майкла Райта и Дональда Маклина (можно было возразить, что Маклин не учился ни в Итоне, ни в Оксфорде, и он в самом деле не учился там, но МИ-5 не придала особого значения этой детали, считая, что, по мнению иностранцев, все молодые англичане из хороших семей должны учиться в Итоне и Оксфорде). Этот список доставил Бобби Маккензи одну из счастливейших минут в его жизни. Внимание Бобби привлек Гор-Бут. Почему? Он учился в Итоне и Оксфорде; он поступил в министерство иностранных дел в середине 30-х годов; он был знатоком классической литературы, и поэтому псевдоним "Гомер" вполне подходил к нему, а, кроме того, имя Гомер по-русски созвучно с именем Гор. Что касается убеждений, то Гор-Бут был христианином и трезвенником. Чего еще надо? Это была неплохая идея, и я надеялся, что она займет Лондон по крайней мере на несколько дней.

Берджесс собрал свой багаж и уехал. В последний вечер мы обедали в китайском ресторане, где в каждой кабине был репродуктор и играла музыка, которая помогала заглушать наши голоса. Шаг за шагом мы обсудили весь план. По прибытии в Лондон Берджесс должен был встретиться с советским другом и информировать его обо всем. После этого, приготовив лист бумаги с указанием времени и места встречи, он должен был нанести визит Маклину в его кабинете и передать ему этот листок. Затем ему предстояло прийти на эту встречу с Маклином и ввести его в курс дела. С этого момента я уже отключался от операции. Берджесс выглядел расстроенным, и я догадывался, что было у него на душе. Когда на следующее утро я привез его на станцию, моими последними словами, сказанными полушутя, были: "Смотри и сам не убеги".

Осенившая Маккензи идея в отношении Гор-Бута не произвела особого впечатления на МИ-5. Изучая свой короткий список, они искали человека из ряда вон выходящего, который меньше всего соответствовал обычному типу дипломата. Это был разумный метод, и в результате они поставили имя Маклина во главе списка. Он никогда не увлекался светскими развлечениями дипломатического корпуса и предпочитал общество независимых умов. В отличие от него все другие люди в списке удивительно соответствовали нормам своего круга. Сообщив нам свои выводы, МИ-5 информировала нас, что Маклином, вероятно, займутся, когда дело против него будет завершено. Тем временем ему будет закрыт доступ к некоторым документам министерства иностранных дел, а сам он будет взят под наблюдение. Два последних решения, принятые, видимо, с целью успокоить американцев, были неразумными. Но я не видел причин критиковать их. Я рассудил, что со временем они могут сослужить мне хорошую службу в случае каких-либо неприятностей, и оказался прав.

Тем не менее, меня встревожила скорость, с которой развивалось дело, и на следующей встрече с советским коллегой я предупредил его, что надо торопиться. У меня оказался также предлог написать прямо Берджессу. Заведующий транспортом посольства дважды спрашивал меня, что делать с "линкольном" Берджесса, который тот оставил в гараже. Использовав этот предлог, я написал Берджессу, что, если он немедленно не примет мер, будет слишком поздно, потому что я отправлю его машину на свалку. Ничего другого я сделать уже не мог. Однажды рано утром мне позвонил по телефону Джоффри Патерсон и сообщил, что только что получил ужасно длинную телеграмму из Лондона с грифом "Весьма срочно". Он отпустил свою секретаршу на неделю в отпуск, а лично ему потребуется целый день, чтобы расшифровать телеграмму. Он просил прислать ему в помощь мою секретаршу. Я отдал необходимое распоряжение и присел, чтобы успокоиться. Это наверняка было то самое. Попался ли Маклин или успел скрыться? Мне не терпелось броситься в посольство и самому помочь в расшифровке телеграммы. Но, несомненно, было благоразумнее заняться своими обычными делами, будто ничего не случилось. Придя в посольство, я пошел в кабинет Патерсона. Он был бледен. "Ким, - прошептал он, - птичка улетела". Я изобразил на лице выражение ужаса (надеюсь, мне это удалось): "Какая птичка? Неужели Маклин?" "Да, - ответил он. - Но хуже того: Гай Берджесс бежал вместе с ним". Тут уж мой ужас был неподдельным...

Глава 12..

Електронна бібліотека ЦДН КУП

Сайт управляется системой uCoz